По солнечным холмам Тавриды,
С Курортного на Меганом,
Брели три юных пилигрима,
Под рокот изумрудных волн.

Они вдыхали запах моря,
Вкушали сладкий виноград.
А позади, в кольце прибоя,
Вздымался древний Кара-Даг.






Больше года ты жил без меня.
Больше года ты только работал.
Больше года огонь бытия
Обращал ты, лишь в капли пота.

И я видел, как там в пустоте,
Стало меньше ещё одной песней.
А ведь я по твоей шёл тропе,
И в начале мы были вместе!

Но умолкла твоя душа,
И исчезла меж звёзд дорога.
И не смог я дойти до конца,
Хоть осталось совсем немного.







Я сомневался до последнего,
Что этот мир чего-то стоит.
Я с ним сражался с исступлением,
Хоть говорят – один не воин.

Из точки своего присутствия
Я сделал центр мироздания,
И мерил вечность безрассудно я
Мерилом своего незнания.

Бессмысленность всего извечного
Казалось бредом сумасшедшего,
Пока, в конкретности мгновенного,
Не вскрикнул радостью нашедшего.

Пока не встретил в бесконечности
Ту, что искал тысячелетия,
И солнце, что у края млечности,
Мне не дало успокоения.







Трава в вулкане пахла степью.
Цикады пели о любви.
А я, забыв о всём на свете,
Прильнул щекой к твоей груди.

И слушал, затаив дыханье,
Как сердце сердцу бьётся в такт.
И где-то в глубине сознанья
Рождался безотчётный страх.

И с замиранием сердечным,
Едва касаясь губ твоих,
Я думал – жизнь столь быстротечна,
А мир – враждебен для двоих!

Что, вдруг, поддавшися обману
Нагроможденья древних скал,
Сорвёшься с каменным обвалом
Ты к морю самому, в провал.

И мои руки холодели.
Я обнимал тебя сильней.
А ты, прижав меня к коленям,
Шептала, - Счас будет теплей!







В стране Восходящего Солнца
Обычай – спать на полу.
Хоть сами мы – не японцы,
Но им воздаём хвалу!

То правильный, мудрый обычай
Рождён интуицией тел.
Его мы введём в привычку
И в наш семейный удел.

Коль будет судьбе угодно
Сплести наши жизни в одну,
Пусть сами дети Ниппона
Нам воздают хвалу!






Я с детства не верил сказкам:
Всегда в них счастливый конец.
А жизнь – лицемерная маска,
Сокрывшая сталь сердец.

Вокруг – галактический холод
Абстрактных элит и масс.
Всем движет один только голод
По льду социальных трасс.

Незыблемость вечных законов
Рождает в душе пустоту.
Превыше всех храмов и тронов –
- Кто платит за всю игру.

Мы сжаты проклятым бытом
В послушную миру спираль –
- Самодовольное быдло,
Что строит вещественный рай.

Прекрасное – стоит денег.
Мерило таланта – доход.
Кто в что-то иное верит –
- Тот изначально банкрот.







А вдруг всё было только сон,
Мои виденья.
И не было ни гор, ни волн,
Ни вдохновенья.

И я тебя не целовал,
Не пил губами.
Не обнимал и не ласкал
В древнем вулкане.

И ты не гладила меня,
Не жалась нежно.
И не снимала, трепеща,
Свои одежды.

И вот, неужто, это – сон,
Лишь блики солнца?
И я напрасно верю в то,
Что всё вернётся?

И ты была – моей тоской,
Моей надеждой.
И так – несбывшейся мечтой –
Уйдёшь, конечно.

Ах, если так, и прав моё рок –
- Жить мне без счастья! -
- То дам я сам себе зарок,
В цвет чёрной масти.

И свысока, с сиянья крыш
В восходе солнца,
Я, словно птица, ринусь вниз,
На дно колодца.







Автобус, заднее сиденье,
И бред несёт экскурсовод
Про гоминид и поселенья,
Что скифский основал народ.

Татары, тавры, караимы –
- Слова назойливее мух.
А я ласкал твои изгибы
И поцелуем тешил слух.

И так, внимая жизни древних,
Ушедших в прошлое веков,
Я постигал в объятьях нежных
Всю бесполезность чьих-то слов.







Я сам себе взглянул в глаза –
- Твоя улыбка!
Я пятый день схожу с ума
От этой пытки!

Всегда и всюду – только ты,
Или твой голос.
А у меня от всей любви –
- Один твой волос!

Да на бумаге – в синий цвет
Четыре строчки:
Печатных букв неровный бег
И лишь две точки.

И не осталось ничего –
- Лишь только память.
Ах, как же, всё-таки, легко
Сердце поранить.

Но я благославлю навек
Святую рану:
Причислен к лику я калек
Любовной драмы.

Приди ж и излечи меня
От этой муки.
Иль наложу я на себя
От горя руки.







Я, увы, не владелец банка,
Не набоб, не бандит, не магнат.
Не построю тебе я замка,
И брильянт не куплю в сто карат.

Что я дам тебе – сам не знаю:
Ведь любовь – нерасхожий товар.
Но лишь ей я наполнен до краю,
И лишь ею одаривать рад.

Всё ж иное – такая скука:
Для вселенной – что вшивости зуд.
Тратить время не друг на друга,
Значит править себе – страшный суд.

Мы пришли в этот мир на мгновенье.
Чудо то, что мы просто есть.
Но немыслимое везенье
То, что встретил тебя я здесь.

Может быть ты не очень и рада
Получить столь сомнительный дар.
Что ж, я знаю – я горечь отравы
Тем, кто ищет лишь сладкий нектар.

Можешь выплеснуть – я не обижусь:
Я лишь горький, пьянящий дурман.
Я настоян на горной выси
И на пряности сказочных стран.

Но коснись, перед тем, всё ж, губами –
- Вдруг по вкусу придётся питьё.
И я стану твоим дыханьем,
А ты станешь – моим бытиём!







С понедельника – вновь работа.
Жизнь сожмётся в часы перед сном.
И слова, словно пленная рота,
Будут втиснуты в этот проём.

И опять на галере жизни
Получу я своё весло,
Цепь надену на чувства и мысли,
Чтоб на волю не унесло.

И ударив унылую песню,
Средь таких же, как я, горемык,
Поплыву к неизвестным я весям,
Ради дома, любви и родных.

Но всё дразнит и ранит мне душу
Неизбежная в сердце мечта –
- Чтоб сбежать из оков этих душных
В мир, где правит иная судьба.







Вместе быть – и сладко, и страшно.
Ах, какой я буду, когда устану?
И не взгрустнёшь ли, что не менее важно,
Если я на работе буду постоянно?

Но не бойся и не терзайся любимая:
Что бы ни было – всё ж не в разлуке.
И дома я буду лишь целовать тебя неутолимо,
Да ласкать тебя так, что ты забудешь о скуке.

И ты почти не будешь грустить о доме,
И о своей прежней девичьей жизни.
А если мы, вдруг, о чём-нибудь с тобой заспорим,
Ты улыбнись мне и скажи. - Милый!

И обняв, поцелуй меня нежно в губы,
И смахни слезу, украдкой.
И я, тот же час, уступлю и смирю в душе бурю.
И мы будем жить дружно и сладко!

А если это будет не так – то вот тебе сковородка!
И бей меня ею, со всего размаху!
Но только помни, что это очень больно.
Да и кто тогда будет носить тебе зарплату?







Я считаю дни по секундам.
Я задумчив, рассеян и тих.
И не важно мне – день или утро,
Коль они – вне объятий твоих.

Я навеки теперь половинка,
Только часть от единой любви.
Я разъят – и от этой вот пытки
И считаю в секундах лишь дни.

На развалинах прежнего храма,
Что воздвиг я когда-то в душе,
Я теперь возношу осанну,
Дни и ночи, лишь только тебе!

И так сладостно это безумье,
И так радостно бремя любви.
Что уже, без малейших раздумий,
Я тебе отдаю нить судьбы!







Две недели – безумный срок!
Две недели – больше, чем вечность!
Не спасёт меня магия строк,
Ни твой голос, пусть каждый вечер.

В нетерпеньи горя любви,
Я, своим же обжёгшись словом,
На пылающем теле звезды,
Понесусь по горам и по долам.

Через реки, леса и поля,
С каждым вздохом к тебе всё ближе.
Ты взмахни мне рукой из окна,
Как увидишь меня над крышей.

Осажу в тот же миг я "коня",
И спустившись на твой подоконник,
Обниму, наконец-то, тебя,
Всех безумств моих, милый виновник!

До утра буду я целовать.
До утра будет всё, что возможно.
А затем, я уеду опять,
Неутешный, несчастный, тревожный!







Мне не дано предугадать, что будет завтра.
И как, средь черноты небес, мне ляжет карта.
Не знаю я какой длины мне выдан жребий.
И сколько встречу на пути я роз и терний.

Но чтобы не дала судьба в слепом азарте,
Я всё сложу к твоим ногам, поверив карте.
Всю жизнь – что многие года, иль лишь мгновенье:
Тебе – и радость бытия и вздох последний.

И не рискуя толковать, что значит счастье,
Я, всё ж, надеюсь его дать, пусть хоть отчасти.
Бери меня и мни рукой, как будто глину –
- Я буду счастлив стать любым в руках любимых.







Я проснулся с собою в разладе:
Не открылись мои глаза.
Лишь шепнули. – Мы ждать устали
Ту, что дарит сиянием дня.

И задумчивы были руки:
Нежно гладили простыни лён
И вздыхали. – Избавь нас от муки!
Дай нам то, что уж было твоё.

Я ж молчал. Что я мог ответить?
Ты, увы, пока так далеко!
Да и ноги, как малые дети!,
От обиды лежат, как бревно.

И лишь сердце, одно лишь сердце,
Продолжало упрямо стучать.
И бурлила кровь. – Верьте! Верьте!
К нам вернётся она опять!

Но лежу я теперь на постели
И в гирлянды сплетаю слова.
И всё жду, что на новой неделе,
Может, всё же, увижу тебя!







А где-то там, на самом дне сознанья,
Как тени бродят тысячи зверей.
Одни из них – любовь, другие – лишь страданье,
Но все ужасны, в алчности своей.

Они терзают мои плоть и душу.
Они везде, и нету им числа.
Они друг друга часто рвут и душат,
Чтоб захватить, испить меня до дна.

Но я не жду кровавого исхода,
Не прячусь в крепости безвольного ума:
Я сам в себе всегда живу в походах,
И мне, с рожденья, это – не игра.

И дни и ночи я хожу дозором
Внутри туманного, таинственного Я:
Я всё надеюсь, средь своих просторов,
Найти источник самого себя.







От вторника и до субботы
Одна пустыня пролегла.
Он не ошибся, милый Осип:
Сейчас всё то же, что тогда!

Весь мир – бесплодная пустыня.
А время – жидкое стекло.
И мёртво тело без любимой,
Когда душа вся – за Днепром.







Жесток тот мир, где так болит душа,
Где города разделены пространством,
Разящем сердце, как удар ножа,
И где минуты дышат постоянством.

И где причинности не обойти закон:
Нельзя обнять тебя, нельзя даже коснуться.
И остаётся где, лишь только, телефон,
Чтоб окончательно от горя не свихнуться.

Но всё же в сердце теплиться мечта,
Мир одевая сказочным багрянцем, -
- Настанет миг, и запоёт душа,
Когда тебя мои коснуться пальцы.







Я знал – ты была где-то рядом.
Я чувствовал это, поверь!
И жадно искал своим взглядом
К тебе потайную я дверь.

Но слипшихся метров пространство
Замкнулось в кривую дугу.
И сам горизонт, беспристрастно,
Взирал на мою беду.

Лишь лёгкое дуновенье,
Из инфернальных щелей,
Рождало в душе сомненье
В незыблемость вечных идей.

И я уловил твой запах
И впился в твой аромат.
Вцепился я в юго-запад
И дёрнул, судьбе наугад.

Скрипнули косные створы,
Открывши чёрный проём:
Средь тьмы бесконечных просторов
Сиял, вдалеке, твой дом.

Я смял себя в теннисный мячик,
А после – зажёг, как звезду.
И стал фаворитом я скачек
В заезде на эту версту.

Вскипело, взревело время
И брызнуло снопом огня.
А я – сам к себе прижал стремя
И закусил удила.

И где-то на грани сознанья,
Влетел я в твоё окно –
- Конь, мячик, иль просто сиянье, -
- А, впрочем, не всё ли равно!

Главное – я с тобой рядом.
Важно – тебя я обнял.
Пролился я звёздным каскадом,
И сгинул – пыланьем огня!







Ночь стучится в моё окно,
И от сна тяжелеют веки.
Я уснул бы уже давно,
Но страшусь встать спиною к Мекке.

Мне кощунство и страшный грех,
Стихотворным не бредить словом.
Не засну лучше целый я век,
Но стихом одарю тебя новым.

Но дурманит жар от печи,
И всё крепче обьятья Морфея.
И молю я. – Прости! Не взыщи!
Я не справился с ролью Леля!

Может, завтра, с сиянием дня,
Я найду тебе верные строки.
Но сегодня – устала душа,
И угасли все нервные токи.







Надо спать. Да вот только, не спится:
Сердце мыслью тревожно стучится.
И под лампою, лёжа в углу,
Вспоминаю улыбку твою.

Чуть задумчива, капельку грустна,
В чём-то робкая, в чём-то искуссна,
С тайной, спрятанной в дальних мирах,
Ты, в улыбке своей, - Таиах!

Улыбнёшься и смотришь упорно
Ты, в глаза мои, солнечным взором.
А я счастлив – мне сладко всегда
Быть тобою испитым до дна!

Но вот, взгляд мой метнулся к картинке:
Фотография – в солнечной дымке
Ты сияешь улыбкой, но та –
- Ярким светом и смехом полна.

И трепещет рот счастьем и мёдом,
Губы ждут разрешения словом,
Но ушло всё в сияние глаз –
- Пусть слова прозвучат в другой раз!

Ну а я всё лежу в уголке.
А мой сон – где-то на потолке.
Пусть рассвет и крадётся в окошко,
Я ещё помечтаю немножко.







Я кружился снежинкой в метели,
Из иных выпадая глубин –
- Бесконечность, сводимая к мере,
Как в бутыль - загоняемый джинн.

Я был всем, или вовсе я не был,
Что по сути своей – всё равно.
Но тогда уже знал я и верил
В то, что мир – не одно лишь добро.

И беспомощно ждал той минуты,
Когда вечность порвёт свою нить.
И отведал, в свой срок, я цикуты. –
- Вспыхнул свет, я вздохнул – и стал жить!







- Кто тебя не любил – о любви ничего и не знает. -
- Ангел так говорил, поцелуем тебя одарив.
Тихо пела душа, тем словам, как молитве внимая:
Если это не так – я б, наверное, просто не жил.

- Вот – прими и люби! – и к тебе протянул ангел руку. -
- Знаю, срок наступил, и на небе уж ваша звезда!
Но зачем же я ангел, и сердца не внемлю я стуку!
Ах, как сладко, наверно, на земле обрести небеса!

Клонит месяц к земле – летом ночи все слишком коротки!
Ласков ангела взгляд, но разлука уже на губах:
- Юн тот мир, где два сердца не помнят о смерти и боге.
Бог, наверно, простит, ну а смерти – не место в сердцах.

Всюду вижу тебя! – Что мне ангела сладкие речи!
Иссушён я огнём, что в себе распалила душа.
Может, завтра я сам прилечу к тебе, где-то под вечер.
А прохожие скажут. – Это с неба упала звезда!

Когда кончится срок, и разлуки источится бремя,
Сам себя распахну, чтоб тебя окружила душа
И всегда берегла, словно чудо, любя и лелея,
Моё нежное "Всё", моё счастие и красота!







Каменный свод надвигался всё ниже.
Тьмой позади зарастал коридор.
- О…, может, меня, всё же, кто-то услышит?
Тихую песню в дыхании гор?

Если бы только тебя я послушал,
Безумец, забывший начало начал!
Я не поверил в бессмертную душу,
Не уберёг и себя потерял!

Если бы сердце чуть билось ровнее,
Любовь не пьянила бы, словно вино.
Юность – всесильна, но старость – мудрее;
Бездумно цветы я сменял на зерно.

И тайны постигнув бездонного мира,
Любви отравил я сладчайший нектар.
О, горечь победы бесславного Пирра!
Литавр разящий, злорадный удар.

Юдоли земной разомкнувши оковы,
Бесстрашно я шёл по тропе в небосвод.
Вот лишь не заметил, когда же дорога
Из звёзд обратилась, вдруг, в каменный ход?

Не знаю, не ведаю и не гадаю
Идти мне куда в этом царствии тьмы.
Чего получил, то уже не желаю:
Единство всего – это я лишь один.

Гонимый теперь только жаждой любовной,
О том лишь мечтаю, чтоб встретиться вновь.
И смысл моей жизни – обнять тебя снова,
Но только не здесь, не под этой горой.

Едва понимаю – живой я , иль мёртвый.
Зияет в груди, там, где сердце – дупло.
Не долго осталось мне – воздух уж твёрдый,
А тьма и подавно уже, как стекло.

Едва понимаю, едва ощущаю, уже умираю…
Ты так далеко!







Твой поцелуй – что бабочки порханье:
Движенья губ легки и прихотливы,
И та же нежность мимолётного касанья,
И ощущение услышанной молитвы.

И тот же жар внезапного блаженства.
И чувство первобытного восторга.
И счастлив я беспечным счастьем детства,
А может быть – цветочного бутона.







Ты живёшь у далёкой реки.
До тебя ещё – море тоски.
И приблизит меня к тебе снова
Лишь, наверно, весло Харона.

Или, может быть, крепкий сон,
Что навалится тысячью тонн,
И из выпавшего в постель тела,
Выжмет дух, пусть хоть на ночь, на небо,
Чтоб исшедшая с храпом душа,
Тебя, милая, всё же нашла.

А покуда – сижу и тоскую.
И слова на бумаге рисую.
И смотрю, как напротив меня,
Статуэтки влюблённых стоят.







Мир спрятал, с улыбкою горькой, загадки:
Стал взрослым, задумчивый в прошлом, ребёнок.
И тайны, собравшись в житейские складки,
Повисли на том, кто был раньше так тонок.

Он, житель, когда-то, лишь просто Вселенной,
Отныне живёт, сообразно прописке,
И вместо загадки, живой и нетленной,
От жизни зарплату берёт, по расписке.






Я только часть несбывшейся судьбы,
Лишь смутный отблеск бытия иного.
И вместо молчаливой глубины,
Я пустота, заполненная словом.

И словно эхо умерших веков,
Живу я, как обрывки чьей-то мысли.
Волнуюсь тем, что уж прошло давно,
И жду грядущего, как обретенье жизни.







Не найти душе верных слов.
Не излить сердцу нежной боли.
В бесконечном кружеве строф
Я сижу, словно пленник в неволе.

А на улице – снег и метель.
И февраль уже сложен в сугробы.
Скоро март – ты приедешь ко мне,
И слова станут вовсе бездомны.

Но ещё не настала пора,
И любовь замирает в испуге,
Что не может, посредством пера,
О себе всё поведать в букве.







Ты, наверное, снова не спишь –
- У чертёжной доски всё сидишь.
И качнувшись на стуле в работу,
Не пускаешь на волю зевоту.

А в руке у тебя карандаш,
Словно маленький, преданный паж,
Чертит линию, точку и обод,
Создавая законченность входа.

Ну а я – на кровати лежу
И сквозь трубку на это гляжу,
И кричу, разрывая пространство,
Что не любит жизнь постоянства.
А отсюда, вывод один –
Брось работу и спать иди!

Но ты шутишь в ответ мне едко,
То, что жизнь и работа – соседки.
Что же делать, раз в мире так?
А не выспишься что, то – пустяк!







Опять дорога через душу.
И счастье – лишь неверный сон.
И сердца стук опять стал глуше.
И песни обратились в стон.

И тень – зловещая, кривая,
Что вечно ластиться ко мне,
Набухла, радостная, зная,
Что уж не долго ждать теперь.

И рвётся сердце от разлуки –
- Не прочны обручи венца.
И вместо счастья – горечь муки,
И чувство скорого конца!






Он опять играл на трубе.
Он опять меня звал в дорогу.
В край печальный, где ночь и снег,
И где нет никакого бога.

В край, где вечный, мерцающий мрак,
Где нет счастья, но есть свобода.
- Я б поехал, да только как?
Я чужой двум частям небосвода!

Я изгнанник в обоих мирах
И несу лишь печаль и несчастья.
Я улыбка, на чьих-то губах,
Или горечь чьего-то проклятья.






Я смотрю, как уходят мгновенья мои,
В ненасытность секунд, разгрызающих дни.
Острой болью, зубами забот и тревог,
Или стуком разлуки по рельсам дорог.

И во встречах любых чую этот же яд –
- Бесконечный, дурной, убывающий ряд.
Ускользанье, страданье, потеря себя
Из конкретности каждого нового дня.

Мне б надежды чуть-чуть, мне бы песню – не стон.
Но пророчил мне счастье один лишь Харон.
С ним бы плыть. – Да один неразменный пятак.
И сознанье того, что не надо бы так.







Я, хотя и занятней кроссворда,
Всё же стал, чем-то, вроде комода.
Пусть, увы, и не очень модным,
Но зато чрезвычайно удобным:
Можно двигать туда и сюда,
Или в разные красить цвета.
Всё ненужное внутрь сложить.
Или, попросту – взять и забыть.
И теперь я – деталь интерьера,
С деревянной судьбой шифоньера.
И я должен не портить вид,
Сносно пахнуть и быть побрит.
А когда это будет нужно,
То одеть и костюм отутюженный,
Сверху плащ и шляпу с полями,
Чтобы шкаф во мне не узнали.
Всё прекрасно! Да вот беда –
- У меня есть ещё и душа!
А она ведь – вольная птица,
И не хочет с этим мириться:
Горько ей только шкафом быть
И лишь выглядеть, но не жить.
Ей бы ласки, да доброго слова.
А ещё бы – любви до гроба.
Только, если вдруг этого нет,
То тогда – я до гроба буфет!
Впрочем, что я несу, в самом деле!
Надо ждать лишь и просто верить.
И уйдут и печаль, и хандра,
Лишь как только увижу тебя!







Дождь стучит за моим окном,
Словно слёзы в моей душе.
Ты опять от меня далеко,
Как не раз бывало уже.

И забыв горечь прежних разлук,
Я тоскую, как в первый раз.
И молю тебя, милый мой друг! –
- Не опаздывай, даже на час!







Ты вещи сложила в любимую сумку.
Была ты уж дома, предчувствуя встречу.
А я, с твоих губ, пил, по каплям, разлуку
И с ужасом ждал одиночества вечер.

И с болью смотрел, как твоё совершенство
Поспешно скрывалось под тканью одежды,
И горько вздыхал, вспоминая блаженство
Последних объятий, прощальных и нежных.

А ты одевалась, а ты торопилась,
И вот уже волосы встретились с гребнем.
И ты уж к домашним своим возвратилась,
А я тосковал о счастливом, о прежнем.

Но губы не тронув полоской помады,
Ты мне до последней минуты дарила
Свои поцелуи – дыханья услады,
И обнимала с нежною силой.

Но всё ж, расставанья настала минута.
Я видел, как ты мне взмахнула рукою.
И сделалось в сердце моём бесприютно,
И вновь я, до встречи, лишился покоя.







Была дорога, и вагон, но не разлука.
Мы были вместе – я и ты, вдвоём, друг с другом.
И мчались мимо города, огни вокзалов.
И всей любви, во все века, нам было мало.

Объятий нежных теплота, и губ касанье.
И наслажденья глубина, и содроганье.
И в тёмном зеркале окна, как отблеск счастья,
Твоя сияла нагота на снежном насте.

И позабыв откуда мы и куда едем,
Я знал лишь то, что мы одни, на этом свете.
И обретя, под стук колёс, одно дыханье,
Мы растворились, без следа, в великой тайне.







Я не играю с небом в кости.
Живу, как тысячи других.
Но каждый день приходят в гости,
Ко мне, касанья губ твоих.

И обжигая сладким ядом,
Пьянят меня своим теплом.
И знаю я, что счастье – рядом,
И твои губы – его дом.







Если б знал, что тебе принесу
Только мысли про колбасу,
Только сны о зелёном рокфоре
И моей необъятной утробе,
То бы сам, отложив бутерброд,
Оторвал от хребта свой живот
И, усевшись в холодном сугробе,
Ждал бы смерти в заснеженном гробе.
Но мечта, лишь примёрзнув слегка,
Унесла б, всё ж, меня в облака,
Где бы видел я горы пирожных,
Торт огромный и кадку мороженого.
Но издал бы я дикий тут крик
И себе откусил бы язык,
Чтобы больше, в бездонной утробе,
Не гостили, вовек, бутерброды.
И чтоб стройным я стал, как и ты,
И любил не еду – а цветы.






Там, на границе тьмы и света,
Где слиты сны и облака,
От нас скрываются ответы.
Волнующие все века.

Но нам незримы вечной тайны,
Всегда изменчивой, черты,
Покуда, с солнечным сияньем,
Мы запах не вдохнём весны.






Мир подобен солнечной улыбке.
И пускай за окном зима,
В утренней, ещё морозной дымке
О весне уже поют колокола.

В каждом перезвоне – ожиданье,
В каждом гуде – радостный призыв.
И из сердца, как цветок из камня,
Рвётся к людям теплота весны.






Зелёный разметался среди снега.
Оранжевый застрял средь тысяч крыш.
А синий, с высоты земного неба,
Сорвался в пруд и спрятался в камыш.

И жёлтый, не найдя цветного брата,
Раскрасил, с горя, уличных котов.
А где был красный – менестрель заката –
- О, том, увы, не ведает никто.

Лишь голубой и тот, что был фазаном,
Избавившись, от сливших цвет, оков,
Умчались прочь, в неведомые страны,
Где нет ни белого, ни всех иных цветов.







Растекается снег ручьём,
Под ногами весёлой Весны.
Я пою тебе ни о чём,
Лишь от счастья своей любви.

Расцветает душа цветком.
День – как сладкая карамель.
У меня в твоём сердце – дом,
А глаза твои – его дверь.

Не брани же меня, не гони,
Не давай стать бездомным псом.
Лучше в сердце своём запри,
Чтоб навеки мы были вдвоём.

Лучше в жарком касании губ
Дай истаять мне, до конца.
Лучше в нежном объятии рук
Дай забыть, что такое слова.

И пусть стану навеки я нем
И бесплотен, как нежный вздох.
Я из множества вечных тем
Взял бы ту, где любовь – это бог!






В бесплотной вечности затерян навсегда,
Лежу на дне безумного сознанья.
Я – только сон больного мирозданья,
Безвольный пленник вихря бытия.

Не важно, есть я, или нет меня.
Не важно всё – есть мир, иль его нету.
Всё распадётся в пыль, когда-то канет в Лету,
Исчезнет то, что не было всегда.

Но тку узор, и в том моя судьба,
Из сочетаний, столь же одиноких,
Затерянных уже в своих мирах,
Любимых мною и в меня влюблённых.







Я не знаю ни ночи, ни дня.
Я стою у святого огня.
Освещённый любви пыланьем,
Бесконечным, извечным, тайным.

А вокруг – время мчит хоровод.
И мгновеньем проносится год.
Но рождает мгновенье – столетия,
Но мне мало – даже бессмертия!

И любуясь твоим лицом,
Хочу вечности стать я кольцом,
Чтоб и после кончины мира,
Ты меня называла любимым!






Я ночь обманул, заслонившись туманом,
И спрятал, у сердца, кусочек огня.
Но небо извечным дышало обманом
И ночь разорвало сиянием дня.

Огонь потерялся, огонь растворился,
Как в бешенном вихре – мой горестный вздох.
Но я в темноте своей тени укрылся,
И там свой огонь раздувал, уж как мог.

Но мир, искушённый во многих загадках,
Меня разложил вдруг до первооснов,
И пламя вернув в пламезарную складку,
Оставил мне только сияние слов.







Секунды ползут, словно сонные мухи.
Тебя ещё ждать – вечность целого дня.
Две ночи – две пропасти горькой разлуки
Мне тоже придётся прожить без тебя.

Дожить, дотерпеть, не лишиться рассудка,
Задача такая совсем не легка:
Уж губы мои, словно два сухофрукта,
И падает, будто отсохла, рука.

И сев, без движения, мёртво, на стуле,
Смотрю, как всё гуще в окне темнота.
И кажется мне, что меня обманули,
И время застыло уже навсегда.







Ах, ну как же хорошо!
Небо всё в снежинках.
Город весь припорошён,
Еле виден в дымке.

Лучше, правда, для тебя
Там, всегда где лето,
А холодная зима
Канула чтоб в Лету.

Где не знаю и когда,
Очень только верю,
Всё исполниться – мечта
Отворит нам двери.

Рано утром, в тёплый час,
Из постели море
Ласково поднимет нас
Пенистой волною.

Окунёт нас с головой,
Целый час промоет.
Еле убежим с тобой
Лазурною тропою.

Убежим – и на песок.
Едва с тобою живы.
Может хочешь сладкий сок?
Торт из снов, иль сливы?

Есть не хочется, и я,
Больше ждать не в силах.
Я целую всю тебя,
Обнимаю, милую.

День проходит, словно сон.
А за ним уж снова
Рано утром рассветёт,
И пойдём мы в горы.

…Всё исполниться, придёт!







Щекою прижавшись к пространству подушки,
В каких-то иных мирах,
Ты бродишь по солнечной, летней опушке,
Забыв о земных делах.

Порхаешь, как бабочка, в дивном наряде,
С цветка на другой цветок,
Или, подобно прекрасной наяде,
В тёплый ныряешь поток.

А я, в нетерпеньи любви и желанья,
С другой стороны бытия,
Жду, уж простившись с Морфеевой тайной,
Жду терпеливо тебя.







Ещё один круг в колесе мирозданья.
И снова весна вместо снега и стужи.
А я, всё по-прежнему, в центре незнанья,
От вечных вопросов хандрю и недужу.

Всё столь же неясно и сковано тайной,
Зачем этот путь бесконечного круга?
Откуда приходит к нам радость сознанья?
И с жизнью откуда приходит разлука?

Что значит любви обжигающей пламя?
В чём сила манящего взгляда любимой?
Всё это, по-прежнему, вечная тайна.
И в этом, по-прежнему, тайная сила.